Больные тени. Повесть - Евгений Морозов

– Я тебя уверяю, ничего со мной не случится!

Она, наконец, подняла глаза и внимательно посмотрела на меня.

– Откуда ты знаешь?

4

И с того момента мои спокойные сны канули в лету. То я просыпался от того, что кто-то сидит на краю кровати, сгорбившись и упёршись лицом в тонкие, как сучья, руки. Приглядывался, – отпускало; всего лишь вещи на спинке стула да скошенный спросонья глазомер. То в углу кто-то шуршит, словно подол платья царапает пол. Поворачивал голову, долго смотрел в темноту, пока глаза не привыкали. Никого. Со сна померещилось, успокаивался я. А один раз пробудился от тихого плача. Совсем тихого, словно плакали для себя, скромно. Когда слух обострился, плач стал утихать, и я задержал дыхание. Тихо. Так тихо, что я слышал сопение Алины за стеной. Неровное, прерывистое, быстрое, как будто собака дышала после дальнего кросса.

Утром пошёл дождик. После ночных приключений, я проснулся чуть позже обычного. Капли долбили по стеклу, а на улице стояла серая мгла, небо затянуло тучами, лес и речка почернели. Бабушка оставила на столе полный стакан воды и положила рядом серебряную пачку таблеток.

Я встал и поморщился. В культе будто мигала неисправная лампочка, с каждым пучком света выкидывая монотонную тупую боль. Шея и остатки плеча ужасно ныли. Выпив одну таблетку, я лёг обратно на кровать, но боль не утихла. Спустя какое-то время по руке застучали молоточками сотни маленьких пьяных гномиков. Их движения были обрывисты и неровны: то там ударят, то здесь, то у самой шеи. Через десять минут полегчало, а через двадцать всё началось снова.

Ничего же не будет, правда, если я приму ещё одну таблетку? Их же там целых семь…

Второе колесо помогло первому, и они сообща победили гномиков и погасили мигающую лампочку. Я обрадовался, но с тревогой посмотрел на скудные остатки медикаментов. Дело даже не в лекарствах, дело в отцовской машине, которая решила сломаться в самый неподходящий, мать её, момент. Единственный транспорт, на котором можно было выбраться из деревни. Автобусы ходили два раза в неделю. У местного ветеринара, кроме геморроидальных свеч, медикаментов не водилось. Был ещё вариант – пробежаться по соседям. На него-то, как раз, я и уповал, глотая очередную таблетку. Если предсказания нашей дурочки верны, то с такими темпами и семи таблеток вряд ли хватит до вечера, не говоря уже о завтрашнем дне, и о днях последующих.

Я включил радио. Диктор вещал, что непогода может затянуться. Здорово! Прямо в точку. Спустя час я выпил ещё две таблетки. Да, друг, целых две потому, что боль в обрубке стучала адская, как будто гномики сменили молотки на факелы и тыкали пламенем в алое мясо.

Я не жаловался. Бабушка и сама догадалась о моих мучениях. Она вошла в комнату, и всё прочла на измождённом болью лице.

– Господи, Пашенька, ты весь взмок… Болит? – она кивнула на руку.

– Таблетки нужны. Мне не хватит, – вместо ответа процедил я. Было два часа дня, а маленькие товарищи проснулись и начали издеваться над плотью.

Послали за медикаментами отца. Тот оббежал всю деревню, но нужных не нашёл. Только аспирин и парацетамол. Кажется, местные страдали исключительно головными болями и простудой. Посовещавшись, решили экономить остатки кетопрофена. Отец загнал машину под старый навес и приступил к починке. Обещал всё сделать к вечеру и сгонять в город. Пришлось терпеть. Терпеть получалось с трудом, и я попробовал просто забыть о боли, отвлечь себя чем-нибудь. Прогулявшись по дому, посмотрев старые фотографии и поглазев в серый экран телевизора, я вернулся в комнату и взялся за книгу, но гномики никуда не делись, они были рядом, они были злые, намного злее, чем раньше. Прошло, кажется, немало времени, но каково же было моё удивление, когда я узнал, что минул всего лишь час…

Рука потянулась к пачке, и осталось четыре таблетки.

Я умирал. Мне так казалось. Я не хотел, чтобы бабушка видела мои мучения, я слушал, как отец матерится на улице, как он чинит машину, гремит ключами. А дождь всё шёл и шёл не переставая. И я представил, как тяжело папе под старым навесом, как брызги осадков, скошенные порывистым ветром, кидаются ему на шею, как гадко и сыро в промокшей робе валяться под ржавым Жигулёнком. И мне стало противно, что все страдают из-за меня, а ещё я понял, что роднее близких людей никого нет на свете, и никто не станет, вот так, разбиваться в кровь, чтобы облегчить твои страдания. И только подумав об этом, пожалел Алину, оставшуюся без близких. Она их очень любит. До сих пор.

Я слышал каждый вечер, как они с бабушкой готовятся ко сну, а девушка говорит о том, какой был хороший её папа, какая ласковая мать; а ещё я слышал, что она говорит о них в настоящем времени… Ну, то есть, звучало это примерно так:

«Папа у меня хороший. Мама ласковая». Никаких «был» и «была», как будто это не они сгорели заживо.

Бабушка относилась к Алине, как к дочери, не жалела грошовой пенсии, покупая эти чёртовы лосины. Другого, кажется, ей и не нужно было.

В четыре часа, когда боль немного поутихла, в дверь постучались. Я сразу понял, кто это. Бабушка и отец никогда не просили разрешения войти.

– Паша… это я.

Глаза Алины округлились. Ненадолго, секунды две длилось её удивление, а потом она стала сама собой: ледяной скульптуркой, хрупкой и стройной.

В тот день на ней были надеты ярко-зелёные лосины и неизменная рубаха, волосы стянуты в пучок, голова медленно крутилась на бледной шее, ноги босы. В паху стало тепло, когда я посмотрел на её бёдра и мысленно попросил прощения у Ани.

Алина присела на край кровати.

– Бабушка рассказала мне, как ты мучаешься, – сказала она.

Я – горный орёл, если в тот момент её глаза не сверкнули. Не от счастья, но от какого-то удовлетворения, что ли…

– Осталось четыре таблетки?

– Зачем ты спрашиваешь, если всё прекрасно слышала? – я раздражался всё больше и больше. Мало того, что культя ужасно болела, так ещё эта полоумная сидит с умной мордашкой и пытается учить меня!

– Тебе больно. Ты злишься. Ты злишься и тебе ещё больней.

Она подогнула ноги под кровать, белоснежные ладони лежали на ногах, спина слегка горбилась…

– Ты слышал ночью их, да?

– Я слышал ночью, как ты дышишь за стеной. Знаешь, такое дыхание ненормально, – я вытащил язык и спародировал псину.

– Когда мне снится отец, я всегда так дышу. Сначала бабушка тоже боялась, а теперь привыкла. Когда я сплю, мне нужно поправлять голову, вот так… – она обхватила двумя руками затылок и переместила его влево. – Тогда голова ложится на подушку, и дыхание выравнивается.

– Можно тебя попросить оставить меня?

– Разве я делаю тебе хуже?

Я хотел что-то ответить, но промолчал.

– Мне не нравятся разговоры… с тобой, – я привык бить прямо. Но, сказав это, немного испугался: всё-таки дама полоумная, мало ли чего натворит?

– Я знаю, – она прищурила глаза. – Наверное, у тебя есть девочка, которая не будет в восторге от наших частых встреч, да?

– Господи, какие ещё встречи?! – взмолился я.

– У тебя есть девочка?

– Да!

Она отодвинула голову назад, как будто увернулась от шлепка по носу, тонкие брови превратились в домик, Алина нахмурилась.

– Ты – хороший. Ты её любишь?

– Алина, оставь меня, пожалуйста!

Девушка пожала плечами:

– Как скажешь, – она встала.

Рубашка немного задралась, и пока белая материя возвращалась на место, я успел рассмотреть круглые ягодицы, обтянутые зелёной тканью, и бледную тонкую талию. Мотнул головой, рука снова застонала, гномики стучали молоточками, а другие уже доставали острые кирки.

Стоя в дверях, Алина повернулась.

– У меня есть таблетки, если что. Обезбаливающие. Ты можешь простонать, и я принесу их. Только больше не высматривай по ночам тёмные углы. Так нельзя.

И она исчезла.

5

В пять часов небо начало темнеть. Зашёл отец. Мокрое лицо скорчилось, – он так и не починил машину; порвался какой-то шланг. Но папа поспешил заверить меня, что дядя Гриша, наш сосед по городской квартире, обещал приехать завтра в обед.

– Он привезёт таблетки и поможет с машиной, – отец криво улыбнулся. – Паша… придётся терпеть.

Он ещё не знал, что к этому времени в пачке осталось три таблетки. Он не знал, что за день я проглотил пять. Скоро ночь, и кто его знает, сколько ещё я проглочу? Ответ был прост: три. Потому что больше нет. Боль отступила; маленькие гномики сели отдохнуть, достали из кожаных сумок обеды, приготовленные их жёнами-гномихами. Но скоро… да, да, совсем скоро, они примутся за работу… Тюк, тюк, тюк! БА-БАЦ!

До семи я терпел, а в десять минут восьмого выпил ещё одну. Я не знал, какие могут быть побочные действия от слишком большого количества препарата в крови. Наверное, боль долбила адская, если не скрутило желудок, не выпрыгнула печень, не осыпался позвоночник, и не остановилось сердце. И, наверное… нет, конечно же, конечно же, то, как она сидела на кровати…